Ночь, когда я встретился с Алленом Гинсбергом

Джонни Депп

"Rolling Stone Magazine"
07 августа 1999 г.

Посвящается Керуаку, Берроузу, Кассади и другим ублюдкам, разрушившим мою жизнь.

Я помню себя в 13 лет, глаза напряженно закрыты, я снова и снова пристально вслушиваюсь в звуки «Frampton Comes Alive», как в мантру, которая помогает унять безумное желание заставить милашку Бэмби перестать смотреть в сторону яркого, привлекательного футбольного героя.

Я мечтал пригласить ее после семи выпить землянично-яблочного вина, и мы могли целоваться до тех пор, пока кожа не облезет с наших губ. Брат Дэнни, который старше меня на 10 лет, готовый убить меня, с более, чем внушительным: «Чувствуешь ли ты то, что чувствуем мы!» быстрым движением схватил виниловую пластинку из-под иголки проигрывателя и, сильно ее раскачав, забросил в загроможденные глубины моей комнаты.
«Все, хватит!» - угрожающе зашипел он. «Я больше не позволю тебе слушать это… дерьмо!»
Я сел, ворча на него так выразительно, как умеют только подростки, слишком быстро и бесцеремонно выдернутые из мира грез. Он взял пластинку из своей собственной коллекции и вставил в проигрыватель.
«Попробуй это… ты лучше, чем все твои сверстники. Ты не должен слушать всю эту безвкусную лабуду только потому, что другие ребята слушают ее».
«Ладно, зараза», - подумал я. «Давай попробуем, что это такое!»
Музыка заиграла… гитара, не раздражающий устойчивый бас и флейты, скучающие по свободным «полетам в воздушном потоке… между невидимой связью снов…». «Невозможно!» - подумал я, это Депп и Гинсберг на съемках «Соединенных Штатов Поэзии», 1995 г. «Дурацкая музыка – они даже не включены! Эти гитары не электрические!» Песня продолжается: «Could you find me… would you kiss my eyes… to be born again…». Смысл слов начал доходить. Ничего подобного не играло на радио, и по мере того, как звучала мелодия, я привыкал к ней. Да что там привыкал! Эта мелодия даже понравилась мне. Звуки, на которые я никогда раньше не обращал внимания из-за врожденной боязни таких групп, как America, Seals и Crofts, больше всего пугающих меня вокально-инструментальных групп. Меня ни сколько не волновали ни лошадь без имени, ни летний бриз на море, ни вечерние блики! Мне просто нужно было пространство, чтобы чем-то заполнить его. Заполнить звуками… бесформенные гитарные мотивы, ударные, обратные связи и слов а… слова, которые что-то значат… которые что-то значат! Я яростно рылся и зарывался в пластинках брата, как будто это было только что найденное сокровище, монументальное открытие, которое никто, особенно ни один подросток моего возраста, не знает или не понимает. Я слушал все это!! Саундтрек к «A Clockwork Orange» и «Последнему танго в Париже», Боба Дилана, Моцарта и Брамса… целое состояние! Я не мог насытиться. Я превратился в маньяка до всех этих вещей и что еще более закономерно - в бельмо на глазу своего брата. Я хотел знать обо всем, что он делал. Я хотел знать все, чего не знал ни один гнилой, помешанный на футболе, идиот. Я собирался вырвать свою воображаемую малышку из солнечных лучей зала кафе-мороженого в ночной причудливый узор сновидений. Так начался мой подъем (или наоборот спуск) в тайны вещей под названием «Аутсайд». Меня слишком глубоко затянуло круговоротом контркультурных сокровищ, принадлежащих брату, и так как уже прошли годы, он поведал мне другие области своих открытий, отправляя меня даже в темные дебри альтернативной музыки.

Однажды он дал мне книгу, которая стала для меня чем-то вроде Корана. С потрепанной, словно собачьи уши, мягкой обложкой, грубую, залитую неизвестно чем. «На Дороге» - роман автора с лягушачьей фамилией, совершенно для меня не произносимой, перекочевал с полки брата в мои жадные загребущие ручищи. Помните, что на протяжении всех лет начальной, средней и высшей школы, возможно, единственное, что я читал прежде – это биография Кнута Рокни, кое-что из Эвила Нивела и книги о Второй
мировой войне. «На дороге» оказался для меня судьбоносным произведением, почти таким же переломным моментом, во время которого на мой подвижной стол в тот день брат Дэнни положил «Astral Weeks» Вана Моррисона. Тогда мне было около 15, и загадочная гостья моего воображения начала исчезать из моих снов. Больше она не была мне нужна. Я хотел блуждать… когда угодно и где угодно. Я стал сильно отставать по всем предметам, так сильно, что в школе начали беспокоиться; но у меня не было причин оставаться там. Преподаватели не хотели меня учить, а я не хотел учиться – от них. Я хотел, чтобы меня научила сама жизнь, с тех пор, как я вошел в нее, живу ей и хожу среди других таких же бродяг с такими же подозрительными взглядами на все. И им нет нужны в математике, абсолютно никакой… Я не хотел терпеть на себе косых взглядов и приходил домой в шестом часу вечера, чтобы привести в порядок свою щенячью голову и сесть за ужин, состоящий из одного-куска-мяса-и-двух-овощей, а потом быстрее предаться миру фантазии и играм в точке вселенной под названием Мирамар, Флорида. Красивая жизнь, что и говорить, но один лишь я знал, что это не так, благодаря брату Дэну и французско-канадскому писателю по имени Джек Керуак. Я нашел себе учителей, музыку из кинофильма и надлежащий смысл жизни. Стиль Керуака – ожидание потока мыслей – давал ход появлению и существованию этого потока – к лучшему, или же наоборот. Идея жизни в пути изо дня в день подобно «настоящему пешеходу», все время продолжая движение, движение вперед, несмотря ни на что. Просвещенный любитель виски. Через интерес к Керуаку я узнаю его товарищей и конспираторов Гинсберга, Берроуза, Корсо, Ханки, Кассади и остальных отбившихся от рук парней. Я с головой погрузился в их мир и впитывал их образ жизни, насколько мог. «Вой» Гинсберга заставлял меня бормотать, подобно умалишенному, ошеломленному, что кто-то смог излить все это на бумагу. «Голый завтрак» Берроуза повергал меня в истерический смех, мне виделись говорящие входные отверстия и очертания теней, похожих на рептилии, всегда находившихся неподалеку сзади. «Первый Третий» Кассади звучал напыщенно красиво, словно назойливые рекламные строки. Богатство, с которым я мог уйти от этих героев, учителей и наставников, я бы не получил ни в одной школе. Их бесконечная мудрость и тонкая чувствительность были их самым большим отличительным признаком и в некотором смысле – как я полагаю, случилось с Керуаком – сыграли немаловажную роль в их окончательном и бесповоротном поражении. Вскоре я имел честь встретиться и познакомиться с Алленом Гинсбергом. Первая встреча произошла на чтении стихов в Нью-Йорк Сити, где мы оба приняли небольшое участие в фильме «Соединенные Штаты Поэзии». Я читал отрывок из стихотворения Керуака «Блюз Мехико Сити» и «Второй Хор», и во время репетиции я увидел уголком глаза знакомое лицо. «Да это же Гинсберг!» Нас представили друг другу, и он немедленно начал горячее исполнение указанного хора, чтобы показать мне, как правильно надо его читать.
«Джек прочитал бы его так», - подчеркнул он.
Я уставился прямо на одного из самых одаренных и значимых поэтов 20-го столетия и со всей искренностью и рвением выпалил в ответ: «Вы правы, но я не собираюсь читать это так, как это сделал бы он. Я хочу прочитать эти вещи по-своему, по-своему интерпретировать отрывок его поэзии».
Молчание. Доооолгое молчание. Тик-так, тик-так, тик-так…
Я нервно улыбался, мои глаза метались между его лицом и полом. Мне казалось, что я выкурил пять тысяч сигарет за один раз, и нас обоих окутывает ядовитый табачный дым. Именно в этот момент я вспомнил его поэму «Нет сигаретам!». Поэма… н-да… теперь слишком поздно, мальчик, ты смешал себя с дерьмом! Я уставился на Гинсберга, он – на меня, а режиссер – на нас обоих, так как вся команда таращилась на своего командира, и этот момент казался ничем, по сравнению с тем, что испытывал я. Глаза Аллена смотрели искоса, чрезвычайно легко, а потом начали мерцать подобно ярким огонькам. Он улыбнулся своей загадочной улыбкой, и я почувствовал себя так хорошо, будто тяжкий грех упал с моих плеч. После съемок мы поймали машину и поехали к нему на квартиру, которая находилась внизу на Ист сайде, и выпили по чашке чая. Он был так добр, что охотно поделился со мной рассказами о ранних годах дружбы с Керуаком, Кассади и другими его современниками и единомышленниками. Мы беседовали о разном, начиная со стоимости поездки на лимузине, заканчивая высоким голосом Оскара Уайлда; вообще-то у него была запись Уайлда, декламирующего «Баллады читающего острога». Он не возражал и смеялся без конца над продолжительностью моего визита, даже разрешил мне покурить, пока я видел у окна напротив него, выдувая на улицу дым. Он любезно подписал мне книгу и дал пару автографов, один, конечно же, предназначался моему брату, и затем я отправился к себе в гостиничный номер, только уже с приглашением от него пойти куда-нибудь еще и вместе провести время.

С того самого дня мы не прерывали связи друг с другом на протяжении следующих нескольких лет и даже встречались время от времени. Мы общались до самой последней нашей встречи, которая произошла за три дня до его кончины. Он позвал меня для того, чтобы сказать, что умирает, и было бы хорошо увидеться снова перед тем, как его не станет. Я был настолько умиротворен и спокоен, что даже спросил, как он себя чувствует в такой ситуации. Он ответил, что это похоже на морскую рябь во время штиля. Потом мы немного поплакали; он сказал: «Я люблю тебя», я сказал ему то же самое. Я пообещал ему вернуться в Нью-Йорк как можно скорее, и я собирался выполнить обещание, но… приглашение поступило гораздо позже.

Гинсберг был прекрасным человеком, как и его старшие товарищи, проложившие путь для многих, и многие пошли по тому пути. Отдача этих людей превзошла их собственный труд. Не имея ни «На Дороге», ни «Воя», ни того же «Голого завтрака», знали бы мы сейчас таких симпатяг, как Хантер С. Томпсон и Боб Дилан? А других подобных им писателей, рожденных в 50-е или 60-е гг.? Куда бы мы делись без классики, такой как «Страх и ненависть в Лас-Вегасе» или «Времена, изменившие их»? Многое произошло за двадцать лет, отделяющие меня ото дня, когда я впервые взял в руки и долго смаковал шедевр Керуака. Я успел поработать чернорабочим, дежурным на заправочной станции, побывал бездарным механиком, музыкантом, продавцом, актером и жертвой таблоидов, но ни на секунду я не сходил с дороги, которую проложил для меня Джек, и о которой я узнал от своего брата. Эта было постоянное и интереснейшее путешествие – в эмоциональном и психологическом отношении – но, прямо на иглу. И я знаю, что без потрясающих слов этих замечательных писателей, которые светлой полосой отложились в моей голове, я бы, скорее всего, закончил в психушке или под колесами случайно вынырнувшего из темноты поезда.

Итак, подводя итоги, что может, по сути, любой… ученый, профессор, студент или биограф… рассказать об ангелах и бесах, когда-то прошедших среди нас, только может быть немного выше над землей?

Перевод Natalie

<< обратно